Подвиг новомучеников и исповедников российских в современной исторической литературе. Методические рекомендации по проведению занятий, посвященных подвигу новомучеников и исповедников церкви русской в образовательных организациях

Доклад протоиерея Кирилла Каледы, настоятеля храма Свв. Новомучеников и исповедников Российских в Бутове, на IV международной конференции Фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского» по наследию митрополита Антония Сурожского «Учиться видеть»

Духовное и богословское наследие приснопамятного очень разнообразно. Мы черпаем из него наставления о молитве, о предстоянии перед Богом, о построении взаимоотношений с близкими, о труде перенесения болезней и о подготовке к смерти. Темой же настоящего сообщения является видение приснопамятного Владыки святости подвига новомучеников и исповедников Церкви Русской.

К подвигу Владыка Антоний неоднократно обращался в своих проповедях и выступлениях, и, несомненно, для него самого осознание этого подвига и их молитвенное предстательство имели важное значение.

Мученичество

Му́ченики - древнейший сонм святых, прославляемых Церковью. Как в греческом, так и латинском языках мученики обозначаются, соответственно, словами: «μάρτυς” (ма́ртис) и «martyr» (ма́ртир), которые при дословном переводе на русский язык соответствует слову «свидетель». Древнецерковная традиция видит в подвиге мученичества в первую очередь подвиг свидетельства о Христе «даже до смерти» (Фил. 2:6–8).

Подтверждение этому мы можем найти в многочисленных богослужебных текстах, посвященных мученикам, в том числе и в службе Новомученикам и исповедникам Церкви Русской (см., например, светилен этой службы). При этом в разных текстах, как в богослужебных, так и богословских трактатах, смысл этого свидетельства обозначается по-разному. Это может быть и прямое свидетельство о Христе Иисусе, Свете Истинном, как в упомянутом выше светильне службы Новомучеников, так и свидетельство мучеников о их верности Христу, как это звучит в молитве Новомученикам.

Следуя церковной, святоотеческой традиции, митрополит Антоний также видел в подвиге мучеников в первую очередь подвиг свидетельства, но он обратил внимание на особый аспект, особую грань этого свидетельства.

Видение подвига мученичества и вообще святости Владыка основывает на словах Ап. Павла из I послания к Коринфянам: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви,-то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13:1–3).

По словам Владыки:

«Главное в мученике - не кровь, а неизменная, не изменяющая любовь. Дело не в тиграх и львах. Многие люди погибали, растерзанные хищными зверьми, но только те, чья смерть была проявлением милосердной любви, то есть любви к Богу и любви к людям, погибли мучениками в основном смысле этого слова, μάρτυς, то есть свидетелями».

В проповеди в день памяти новомучеников Российских в 1995 г. Владыка сказал:

«Слава церковная - ее мученики, потому что мученики веры это люди, которые оказались настолько укоренены в любви к Богу и в любви к ближнему, что они были готовы быть свидетелями перед всем миром о Божественной любви. И не только любовь к Богу они проявили; это было личной их любовью. Но и любовь к миру они проявили тоже, потому что они отдали свою жизнь для того, чтобы иметь возможность всем людям, всем, кто только мог услышать их глас, всем, кто мог услышать об их подвиге, засвидетельствовать о том, что Бог есть Бог любви, и что у Него есть на земле свидетели, настолько убежденные в Его правде и в любви Его, что они готовы отдать и всю жизнь свою во свидетельство тому».

Говоря о святости вообще, владыка говорит:

«Определение святости через чудеса и тому подобные явления - недостаточно». «Святость - любовь Божия, действующая свободно и сознательно». «Евангелие пробуждает любовь, и одна только любовь и определяет святость».

Прославляя подвиг новомучеников Церкви Русской, Митрополит Антоний говорил:

«Мученики, исповедники Российские являются славой русской земли перед лицом Божиим, свидетелями того, что в самые страшные, темные годины нашей истории, издревле и до сих пор, были сонмы людей, мужчины, женщины, дети, которые так Ему поверили, так отдали себя в Его руку на служение, что они до смерти остались Ему верными. <…> Подумайте, что это значит: Бог так возлюбил мир, что Он Своего Сына Единородного отдал на смерть для того, чтобы мы поверили в Его любовь, поверили в Его учение, последовали за Ним, и стали достойными себя самих и той любви, которую Бог нам подарил. <…> И наша Русская земля ответила на эту любовь Божию, отдав себя. Тысячи и тысячи людей жили достойно этой любви; и тысячи и тысячи людей умерли достойно этой любви».

В подтверждение сказанному Владыка проводит конкретные примеры проявления любви в подвиге мученичества за Христа, явленные в России и минувшем ХХ столетии.

Осталась любовь…

Один из любимых Владыкой примеров это рассказ об одном молодом священнике, которого в ранние годы русской смуты арестовали за проповедь Евангелия. Он провел в тюрьме несколько месяцев, подвергался допросам, пыткам, пережил страх, оставленность, . Его выпустили. Родственники, друзья его окружили: «Что осталось от тебя?», - спрашивали они человека, который попал в тюрьму молодым, крепким, пламенным, а вышел оттуда изможденным, поседевшим, как будто сломленным. И он ответил: «Страдание поглотило все. Осталось одно: любовь». И он без колебания снова принялся за проповедь среди тех, кто его предал и выдал, и умер в концентрационном лагере.

Другой, любимый Владыкой пример о рабе Божией Наталии, которая ценой своей жизни спасла жену белого офицера с двумя детьми от расстрела. Это произошло в девятнадцатому году, когда один из городов средней России, переходивший раз за разом из одних рук в другие, оказался в руках новой власти; в этом городке находилась женщина, жена русского офицера, со своими двумя детьми. Она спряталась на окраине города, в опустелом домике, и решила переждать до момента, когда сможет бежать.

Однажды вечером кто-то постучался к ней в дверь. Она трепетно ее открыла и оказалась перед лицом молодой женщины, ее же лет, которая ей сказала: вы ведь такая то, не правда ли? Вам надо немедленно бежать, потому что вас предали, и сегодня ночью придут вас брать. Мать посмотрела на нее, показала своих детей: куда мне бежать - они же далеко не пойдут, и нас сразу узнают! И тогда эта женщина, которая была просто соседкой, улыбнулась и сказала: «Нет! Вас искать не станут, потому что я останусь на вашем месте». «Но вас расстреляют!» - сказала мать. И молодая женщина снова улыбнулась: «Да! Но у меня нет детей». И мать ушла, а молодая женщина осталась. Глубокой ночью пришли, застали эту молодую женщину (звали ее Натальей) и расстреляли. Мать с детьми спаслась, и Владыка был лично знаком с ней и ее детьми.

Мы знаем, что можно привести и другие подобные примеры. Например, мученическую кончину убиенного в Бутове Сергея Михайловича Ильина, пострадавшего по обвинению в совершении тайных богослужений, которые совершал его брат, известный в Москве священник отец Александр Ильин. Сергей Михайлович не указал на следствии, что предъявленные по документам следствия обвинения относятся не к нему, мирянину, С. М. Ильину, а к его брату, священнику А. М. Ильину, и принял смерть за брата.

Опыт общения с представителями поколения наших отцов и дедов, прошедших через горнило гонений за веру, тюрьма и лагеря, свидетельствует нам, что эти люди были удивительно любвеобильны, светлы и радостны, и, общаясь с ними, мы находились в атмосфере любви и света.

О благодарности

Говоря о подвиге новомучеников, Владыка особо обращал внимание на значение этого подвига для нас.

«Мученики являют нам новую высоту любви Божией в человеческих сердцах, новую победу Божию. Бог снова являет Себя, и мученичество одного перерастает в спасение другого».

В другом месте он говорил:

«…из них многие, отдавали свою жизнь за Христа, за веру, были замучены и в застенках, и в тюрьмах, и в лагерях за то, что они верили во Христа, и предпочитали умереть скорее, чем отказаться от Него, от своего Бога, от своего Спасителя, от Того, Кто так их возлюбил, что Он Сам Свою жизнь отдал, чтобы мы не сомневались в Божественной любви и чтобы нам открылись врата вечной жизни»

«Мы должны быть благоговейно благодарны за их подвиг, за величие их души, за дерзновение их жизни; но каким вызовом является их жизнь для нас. Мы живем жизнью серой, часто без подвига внутреннего, и, конечно, без внешнего подвига. <…> Так ли мы отвечаем на любовь Божию? <…> И их память мы должны совершать не только тем, чтобы ликовать о них, чтобы дивиться на них, а тем, чтобы, взглянув в их жизнь, стать подобными им, отдать свое сердце, отдать свою жизнь для служения Тому Богу, Который нас научил такой любви»

Владыка Антоний, был современником новомучеников, человеком перенесшим тяготы эмигрантской жизни, горячо любившим Россию и, несмотря на все искушения, верным сыном Русской Православной Церкви. Он чаял прославления в лике святых новомучеников и исповедников Российских, и канонизацию Собора новых мучеников русских он принял с радостью.

К сожалению, приходиться признать, что, несмотря на прославление этого великого сонма новых русских святых, при ответе на вопрос, поставленный Владыкой: «Так ли мы отвечаем на любовь Божию, явленную через подвиг новомучеников?», - мы потупляем взоры.

Но, слава Богу, в Церкви происходит осознание этого подвига. В честь новомучеников освящаются храмы, крестятся новопросвещенные. Новым святым пишутся иконы, им совершаются богослужения, в их память проходят крестные ходы, организуются конференции. Ведется многолетняя полемика о критериях, необходимых для прославления в лике святых того или иного члена Церкви, пострадавшего в те страшные годы гонений. И видение подвига новомучеников как свидетельства о любви, о чем учил приснопамятный митрополит Антоний, является важным вкладом в соборное осознание значения и величия подвига, совершенного великим сонмом новых мучеников Церкви Русской.

Честно говоря, я не очень представляю, как с вами обсуждать такую сложную тему, - начала я разговор.

Сидевшие передо мной гимназисты-пятиклассники снисходительно улыбнулись.

Но мы все-таки попробуем, потому что вам очень нужно знать об этом.

Время революционных потрясений - сложное и запутанное. Одним словом, лихолетье. Даже нам, взрослым, трудно до конца разобраться в нем, осмыслить все его безумие, его жертвы и его героев. Особенно героев. Ведь такие времена пополнили ряды нашей Церкви тысячами мучеников. И хотя их прославление началось больше двадцати лет назад, дело это по-прежнему в самом начале. У многих новомучеников нет канонических жизнеописаний, не составлены службы, не написаны иконы и, как следствие, нет их широкого почитания. Это очень большой пробел, поскольку за последние 20 лет Русская Православная Церковь канонизировала более тысячи новомучеников и исповедников Российских.

И это лишь вершина айсберга. Каждый день исследований прибавляет к скорбному списку новые и новые имена кандидатов на канонизацию. Сбор информации о пострадавших за веру в годы гонений - огромный, кропотливый труд. Сколько имен и судеб еще предстоит раскрыть! Их хватит и на наш век, и на век наших потомков - тех самых ребят, которым сегодня 10–15 лет. Другой вопрос: будет ли у них желание узнавать? Не останется ли для них подвиг тысяч и тысяч наших соотечественников чем-то далеким и неактуальным?

Наша задача - сделать так, чтобы этого не произошло. Именно поэтому в рамках проекта «Чьими молитвами живы: вернуть память святых земляков», ставшего победителем грантового конкурса «Православная инициатива», сотрудники «Ведомостей Нижегородской митрополии» не только подготовили серию материалов о Нижегородских новомучениках, но и запланировали тематические занятия в школах.

6 октября урок-презентация, посвященный памяти новомучеников, в Нижегородской православной гимназии имени святого благоверного князя Александра Невского. Слушателями стали ученики третьего, четвертого и пятого классов.

Чтобы разобраться, почему годы революции обернулись таким множеством святых мучеников за Христа, надо понимать, какое страшное и непонятное это было время. Давайте попробуем на несколько минут окунуться в него, попытаемся почувствовать ту атмосферу.

Лучшее свидетельство времени - сохранившиеся фотографии. Перед глазами детей пробегает вереница фотофактов. Вот рушат храмы. Вот рабочие под вывеской «Металлолом» разламывают храмовую утварь. Готовятся к переплавке разбитые колокола. Группа людей позирует рядом с опрокинутой ракой, вокруг которой разбросаны святые мощи. Вот обличительная надпись на школьной доске: список учеников, которые посещали храм на Пасху…

Почему они так ненавидели Церковь? - спрашивает один, но весь класс согласно кивает: всех интересует ответ.

Революция - это всегда резкая смена всего уклада жизни. То, что вчера было основой жизни людей, сегодня объявляется вне закона. Мне кажется, Церковь затрагивала слишком много сторон и русской жизни, и русской души. Именно поэтому от нее попытались отделаться в первую очередь.

Страшно… - выдохнула девочка с передней парты.

Страшно, - согласилась я. - И если бы мы говорили только о бессмысленных жертвах того времени, это оказалась бы такая безнадежная история, что рассказывать о ней детям было бы нельзя. Но мы с вами сегодня будем говорить в первую очередь о большой Любви. И верности, которая оказалась сильнее всего окружающего зла.

И свет во тьме светит

Если мы зажжем свечу в залитой солнцем комнате - мы не заметим ее света. Но стоит нам оказаться в темноте - одна горящая свечка поможет разогнать мрак. Так и в темные времена: каждый светлый поступок не остается незамеченным. Он становится мостиком в вечность…

…Мы говорили с детьми о людях, которые даже под страхом смерти не отказывались от Христа. О тех, кому право на молитву, на общение с Богом было важнее права на жизнь. Рассматривали фотографии вещей, сохранившихся с той поры: вот лагерная роба, на подкладе которой написаны тексты псалмов, тетрадки с переписанными от руки церковными службами, бедное священническое облачение, сшитое буквально из подручных материалов, иконы, тайно сохраненные после разрушения храмов.

У моей бабушки тоже хранилась икона, ее спрятали, когда храм разрушали. Мы потом отдавали ее реставрировать, - это ребята начинают делиться своим опытом.

Особенно долго мы рассматриваем фотографию из музея Нижегородской епархии. На ней крохотный, почти «карманный» престол с антиминсом не больше носового платка. Благодаря им литургию можно было совершать в лесу, на пенечке.

Многие из репрессированных священнослужителей даже в ссылках не оставляли своего служения. И это великий подвиг.

Подвиг, - соглашаются дети.

Я все равно не понимаю, - не выдерживает смышленый четвероклассник. - Почему погубили столько людей? Ведь любому государству нужны рабочие руки!

Мне кажется, причина - страх.

Я думаю, революционеры боялись, что их тоже свергнут. Вот и избавлялись от тех, кто мог быть ими недоволен, - предполагает одиннадцатилетний гимназист в очках. - А так они чувствовали себя победителями.

Про победителей хорошо сказал петроградский митрополит Вениамин, когда он и другие люди вместе с ним были осуждены на смерть: «Может оказаться так, что вы (имеются в виду большевики) победили. Но я верю, что в конце всех победителей победит Христос».

Мы смотрим слайды с портретами Нижегородских священномучеников. Дети вглядываются в их лица.

А были такие, кто боялись? Кто отрекся?

Конечно, были. Но не нам с вами их судить. Времена были страшные. Кто-то надеялся тем самым избежать казни, возможно помочь близким, не осиротить своих детей. Кто-то не выдерживал пыток и издевательств. Нам повезло, что мы родились в другое время. Так давайте молиться обо всех. И о героях, и тем более о тех, кто не выдержал испытаний.

Дети кивают.

«Это мои близкие»

А ведь эти люди погибли, но сберегли нашу веру, - к такому выводу ребята приходят сами.

Моя прапрабабушка пела на клиросе. И она тоже застала те времена. Теперь я хочу знать о ее жизни больше, - это уже в пятом классе.

А есть какой-нибудь сайт или книга, где можно узнать о своих родственниках? - спрашивают третьеклассники.

Очень хорошо, что такие вопросы звучат. Ведь задача проекта - пробудить интерес детей к новомученикам, к исследованиям в этой сфере.

Мы смотрим фотографии Мочального острова - места массовых расстрелов, прозванного нижегородской Голгофой. Разглядываем снимки тех мест, где располагались колонии Унжлага, вспоминаем, какие села могут быть связаны с именами святых.

Очень больно, когда понимаешь, что страдания мучеников за веру - это страдания твоих близких. Я чуть не заплакала на уроке, - призналась гимназистка Вера Лукьяничева. Девочка почувствовала родство с новомучениками, близость с ними.

Мы не все знаем об истории наших земляков, и хотелось больше времени уделять на классных часах таким людям - святым, которые молятся, молились за нас до и после революции, - считает директор гимназии Людмила Иванова. - Поэтому важно, чтобы детки как можно больше узнавали о них.

По итогам урока дети ответили на вопросы и вызвались писать сочинение на тему «Что такое подвиг веры». Многие изъявили желание и дальше заниматься исследованием этой темы.

А что делать, если окажется, что в семье были не мученики за веру, а наоборот - мучители? - от такого недетского вопроса я слегка растерялась.

Если окажется так, и именно ты это узнаешь, то, может быть, это будет означать, что тебе Господь доверяет всей твоей жизнью исправить ошибки предков. Это было бы настоящим делом, достойным христианина.

И правда, - соглашается мальчуган…

Впечатлениями от урока поделилась Татьяна Фалина

2 февраля 2011 года Архиерейский Собор принял документ "О мерах по сохранению памяти новомучеников, исповедников и всех невинно от богоборцев в годы гонений пострадавших". Протоиерей Владислав Цыпин, член Синодальной комиссии по канонизации святых, профессор Московской духовной академии и семинарии, в интервью интернет-изданию «Татьянин день» прокомментировал некоторые положения этого документа.

Отец Владислав, на прошедшем Архиерейском Соборе был принят документ «О мерах по сохранению памяти новомучеников, исповедников и всех невинно от богоборцев в годы гонений пострадавших». Какие из положений этого документа кажутся Вам наиболее важными и интересными? Что в документе является принципиально новым?

На мой взгляд, постановление о посвящении храмов и часовен памяти новомучеников по-прежнему актуально и важно. На Соборе впервые прозвучало предложение именовать в календаре мучеников по месту подвига, по кафедре или по фамилии. А призыв в конце документа подражать новомученикам в стойкости и верности в мире, удаляющемся от Христа, - это не просто красивая фраза, это духовное наставление всем верным чадам Церкви.

В документе говорится о том, что «епархиальным богослужебным комиссиям надлежит усилить работу над составлением служб новомученикам и исповедникам, служившим или пострадавшим в данной епархии, и представлять их на рецензирование в Синодальную богослужебную комиссию». Кто будет составлять сами службы? Разве возможно написать богослужебный текст «на заказ»?

Составлять эти службы будут епархиальные богослужебные комиссии. А уж каким образом они будут работать — коллегиально или поручив это тому, у кого есть соответствующий дар, а затем редактируя, - это по-разному может быть устроено. Но, как правило, службы и составляются «по заказу», а не по вдохновению, посещающему кого-либо из православных христиан. Так оно и было, например, в Синодальный период: когда готовилась канонизация, параллельно составлялась служба святому, или сразу после канонизации «поступал заказ» на написание службы.

Как предполагается решать проблему литургического почитания новомучеников, имея в виду их большое количество и малое число составленных им служб, с одной стороны, и непростые проблемы соединения их памяти с памятью древних святых, с другой?

Конечно, лучше, чтобы были службы, посвященные конкретному святому, но за отсутствием таковых - и это уже сложившаяся традиция - используется общая минея, где размещены службы разным чинам святых, разным ликам святости: священномученикам, преподобномученикам, исповедникам. Если совершается служба новомученику (а она должна совершаться там, где он пострадал, или там, где он совершал служение) и при этом нет написанной ему службы, то за основу берется служба из общей Минеи. В ее тексте будет прославляться не конкретный святой, а данный «вид святости». Новомучеников, действительно, много. Если открыть календарь, мы видим, что практически на каждый день приходится память какого-либо новопрославленного святого. Но службы им совершаются редко. Наверно, невозможно совершать службы всем им во всех храмах. Во всех храмах нужно праздновать лишь избранных из них - как в случае со священномучеником Вениамином, митрополитом Петроградским, например, - а остальных поминать соборно.

А вот память святых, известных в своих епархиях, очень хорошо и правильно было бы совершать во всех храмах епархии - если речь идет об архиерее, или в приходах или монастырях - если речь идет о святых, известных в какой-то местности. Что касается соединения служб, то Типикон предусматривает возможность соединения памяти древнего святого с памятью новопрославленного святого, и здесь не должно возникнуть проблем.

В документе рекомендуется «продолжить диалог с государством о возможности законодательных или административных способов обеспечения доступа уполномоченных представителей Церкви к соответствующим архивам, при условии соблюдения законных требований неразглашения сведений о личной жизни граждан». Как сейчас строится работа с архивами? Что уже достигнуто?

Без сотрудничества с архивными работниками, хранителями архивов наша деятельность невозможна. Работа в этом направлении ведется, нужные нам документы более или менее доступны. Как правило, это архивы спецслужб, и так просто они не выдаются, на их просмотр необходимо получить разрешение. Копировать также можно не все. Ограничения, которые устанавливают архивы, касаются не защиты репутации следственных и судебных органов, ведь и так понятно, что там было много преступного, этот факт уже никто не пытается упрятать. А были другие лица, которые в них фигурируют, причем в неблаговидном виде. К примеру - свидетели обвинения, информаторы. Мало кто из них может быть жив на сегодняшний день, но у них есть дети, внуки, и их интересы государство защищает. Есть такое понятие - «охрана прав граждан, которые могли бы быть скомпрометированы публикацией архивных документов». Таким образом, посторонние лица, принимавшие, однако, непосредственное участие в судьбе репрессированных, остаются под охраной государственной тайны. И поэтому документы попадают к нам с какими-то купюрами.

И все же в перспективе возможно улучшение ситуации. На этот счет есть особое законодательное положение: через 75 лет после кончины человека его репутация уже более не охраняется. Это уже не факт личной жизни, а факт истории. Тогда архивные документы, как бы они ни выставляли это лицо, могут публиковаться. Даже самые потаенные уголки истории XVIII века уже для всех открыты. А если мы говорим о репрессиях 30-х годов, со времени кончины этих людей чаще всего 75 лет еще не прошло. Так что вопрос открытия архивов - это теперь вопрос времени.

В документе упоминаются и новомученики, и «все невинно от богоборцев в годы гонений пострадавшие». В чем будет заключаться церковное поминовение жертв репрессий? Будет ли учрежден день особого поминовения этих усопших (подобно дню поминовения погибших в годы Великой Отечественной войны)?

Это решение обращено скорее к обществу, чем к Церкви. Церковное поминовение христиан - не новомучеников, но пострадавших от репрессий - может быть как персональное, так и общецерковное - через требы. Но для тех, кто пал жертвой репрессий, не принадлежа при этом к Церкви, речи о поминовении не может идти. Церковное поминовение лиц, не принадлежавших к Церкви, невозможно, и здесь никаких поправок быть не может. В соответствующем пункте документа выражено скорее уважение к жертвам репрессий и пожелание принимать какие-то общественные, государственные меры - акции, которые бы способствовали увековечению памяти пострадавших в те годы, чем стремление каким-то образом изменить церковную практику поминовения усопших.

В документе говорится и о том, что «целесообразно сформулировать предложения об объективном отражении темы новомучеников и исповедников в современных учебниках истории». Как можно рассказывать о новомучениках в школе? Не вызовет ли это общественный протест, как было с «Основами православной культуры»?

Здесь даже меньше оснований для возражений, чем было при попытке ввести предмет «Основы православной культуры». Мы говорим о факте имевших место репрессий. Это необходимо молодому поколению просто для объективного знания истории - независимо от того, является ли школа церковно ориентированной или это обычная средняя школа. И о том факте, что среди пострадавших и репрессированных было много священнослужителей и просто православных христиан. Это не значит, что школьники, не принадлежащие к Православной Церкви, должны из таких уроков выносить убеждение об их святости. Мы считаем, что рассказ о новомучениках даст школьнику, независимо от его принадлежности к определенной конфессии, более объективное представление об исторических фактах, чем дают современные школьные учебники.

Беседовала Дарья Куликова

Доклад А.Л. Беглова, к. ист. н., на VI Международной богословской конференции Русской Православной Церкви на тему «Жизнь во Христе: христианская нравственность, аскетическое предание Церкви и вызовы современной эпохи».

Русская Церковь обогатилась большим числом мучеников и исповедников за многострадальный ХХ век. Их подвиг, вне сомнения, достоин стать одной из центральных тем богословского осмысления современной религиозно-философской мысли. Автор доклада размышляет над возможными направлениями этого вектора осмысления.

ХХ столетие стало временем мученического и исповеднического подвига Русской Церкви. Мученического подвига по своим масштабам – как отмечали многие современники – сопоставимого с эпохой мученичества первых веков христианской эры. Образ и опыт мучеников этого периода, новомучеников и исповедников Российских должен был бы стать (но пока не стал) одной из центральных тем богословского осмысления сегодняшней российской богословской и религиозно-философской мысли. В настоящем докладе мы хотим предложить несколько размышлений историка о том, в каком направлении могло бы двигаться это осмысление.

1. «Жертвы» или «герои»: осмысление подвига новомучеников в современной литературе

Как мы сказали, сопоставление российских новомучеников и мучеников первых веков достаточно распространено. Наряду с этим обращалось внимание и на существенное отличие этих явлений. Мученики первых веков были и сохранились в церковном предании как свидетели веры и воскресения, которые будучи поставлены перед выбором – вера во Христа и смерть или отречение от Него и сохранение жизни – выбрали веру и пребывание со Спасителем и тем самым засвидетельствовали истинность Его воскресения. В отличие от них, мученики ХХ столетия часто были лишены какой бы то ни было возможности выбора. Будучи представителями групп, подлежавших социальной сегрегации, они были обречены на лишение гражданских прав, а затем и жизни. В подавляющем большинстве случаев им никто не предлагал сохранить жизнь ценой отречения от веры. Они оказывались не свидетелями, а жертвами. В этой связи можно вспомнить афоризм Варлама Шаламова, сказавшего, что в сталинских лагерях нет героев, а есть только жертвы.

Если это так, то в чем состоит подвиг новомучеников? Действительно ли мы в их лице почитаем только жертв , подобных невинным (и неосознанным) вифлеемским младенцам-мученикам, «которых убили только за то, что Бог стал человеком»? В литературе предлагалось осмысление неминуемого мученичества советского периода как свидетельства не воскресения, а Голгофы, т.е. свидетельства о человеческой природе Христа, которая сказалась в Его смерти, в отличие от Божественной природы, сказавшейся в Его воскресении, о которой свидетельствовали раннехристианские мученики. В такой трактовке новомученики оказываются малой частью невинно пострадавших в годы политических репрессий, выделенных из этого бесчисленного сонма, так сказать, по конфессиональному признаку. Между тем, при ближайшем рассмотрении такое прочтение подвига новомучеников вызывает вопросы: к началу советского эксперимента вся страна была крещена, и почему бы тогда не прославить, по крайней мере, как страстотерпцев всех раскулаченных и высланных крестьян. Очевидно, парадигма жертв размывает понимание мученичества.

С другой стороны в литературе присутствует тенденция осознать мученичество советского периода именно как героизм , как подвиг сопротивления советской власти. Но чтобы наполнить такое понимание мученичества ХХ в. конкретным содержанием, нам приходится совершить определенную интеллектуальную и историческую редукцию. Прежде всего, в фокусе такой интерпретации оказываются церковные движения и персоналии, достаточно ярко проявлявшие свою политическую оппозиционность существовавшему режиму, прежде всего так называемые «катакомбные» движения. Если же такая оппозиционность проявлялась не достаточно четко, в качестве признака сопротивления режиму принималась церковная оппозиционность священноначалию Русской Православной Церкви Московского Патриархата. В такой трактовке мученичества церковные явления систематизируются в рамках бинарной оппозиции: сопротивление vs. коллаборационизм . Церковные оппозиционеры оказывались героями сопротивления, а священнослужители и миряне, сохранявшие верность священночалию, вне зависимости от их жизненной позиции и кончины, оказывались под подозрением в потворстве режиму.

Между тем, историческая реальность сложнее. Даже оппозиционеры не всегда были не лояльны существовавшему режиму. Кроме того, придерживаясь этой парадигмы мы игнорируем мученичество остальной, не оппозиционной части Патриаршей Церкви, которая численно, по количеству приходов, превышала оппозиционные движения. Квалифицировать ее позицию как коллаборационизм – примерно то же, что обвинять в коллаборационизме раскулаченных и загнанных в колхоз крестьян. Кроме того, необходимо принимать во внимание соборное решение Церкви, которая в прославлении новомучеников посчитала правильным не разделять мучеников, верных священноначалию, и умеренных оппозиционеров, сохранявших молитвенное единство с митр. Петром (Полянским).

Таким образом, парадигма новомучеников как жертв размывает понимание мученичества, а парадигма мучеников как оппозиционеров, диссидентов сужает, а главное искажает наше понимание этого феномена, чрезмерно акцентируя церковно-политический аспект церковной истории ХХ в. Оба этих подхода не могут нас удовлетворить. Думается, ключ к иному пониманию феномена новомучеников мы можем найти, обратившись к рассмотрению особенностей советской репрессивной политики.

Массовые репрессии 1920–1950-х гг. с их арестами, лагерями и казнями, были только вершиной айсберга советской репрессивной политики, которая основывалась на массовой социальной сегрегации .

Сегрегация по классовому признаку была официальной политикой Советской России в 1918–1936 гг., закрепленной в первых конституциях. Тогда целые категории жителей советской республики были лишены гражданских прав, прежде всего пассивного и активного избирательного права. Среди этих категорий были бывшие дворяне, бывшие крупные собственники, духовенство, представители армии и полиции старого порядка, а с начала 1930-х гг. – и раскулаченные крестьяне. Лишение гражданских прав, зачисление в категорию «лишенцев» для этих людей было только началом испытаний, поскольку именно они попадали под каток повышенного налогообложения, именно они в первую очередь подлежали выселению из крупных городов во время их «чисток», их дети были лишены права на высшее образование, они были лишены доступа к централизованному снабжению продовольствием в период существования карточной системы, что фактически означало обреченность на голодную смерть, именно они, в конце концов, оказывались в первую очередь в числе политически неблагонадежных и значит – кандидатов на политическую репрессию.

С 1936 г. категория лишенцев формально была упразднена, но социальная сегрегация фактически продолжала оставаться нормой советской политики и в последующие десятилетия. Наряду с открыто декларировавшейся классовой сегрегацией, существовала тайная, но в общем известная всем жителям страны, сегрегация по другим признакам. Среди них были: религиозная принадлежность, принадлежность к считавшейся неблагонадежной национальной (поляки, латыши, немцы и др.) или локальной группе («харбинцы»), принадлежность к социально маркированным и девиантным группам (ранее судимые, бездомные, проститутки...).

При этом все это была именно социальная сегрегация, поскольку человека к той или иной ущемленной в правах категории относили не на основании его доказанных преступных деяний, а на основании «учетных» (анкетных) данных или характерных черт его поведения (хождение в церковь, попрошайничество...). Только формальная принадлежность к той или иной группе населения, которая в данный момент квалифицировалась как вражеская, была достаточным основанием и для расстрела в ходе многочисленных «массовых операций» ОГПУ–НКВД (кулацкой, офицерской, разных национальных и т.д.).

Что может дать нам взгляд на советскую репрессивную политику как на политику массовой социальной сегрегации для осмысления подвига новомучеников? Думается, достаточно много. Верующие были одной из главных категорий населения, подвергавшейся различным притеснениям. Конечно, основной удар сегрегационной политики советской власти приходился на духовенство и монашествующих, но и рядовые верующие оказывались под постоянным давлением. Явная церковная позиция была чревата серьезными осложнениями на работе и дома, особенно в коммунальных квартирах, она непременно оборачивалась препятствиями в карьерном росте, верующие могли подвергнуться давлению комсомола, общественников или других организаций, занимавшихся антирелигиозной пропагандой. Изменения рабочего графика на производстве (пятидневка и десятидневка) делали невозможным посещение храмов по воскресеньям. В конце концов, контакты с духовенством могли стать поводом для обвинения рядовых верующих в участии в «антисоветских организациях» и сделать их объектом репрессий.

В этой ситуации продолжение обыденной, повседневной религиозной жизни становилось подвигом и означало то, что те, кто продолжали жить церковной жизнью, сделали осознанный и очень не простой в тех условиях выбор. Этот выбор означал принесение маленькой или более существенной жертвы, и – что важно – готовность к еще большей жертве. Если духовенство, монашествующие, часто – члены приходского управления были обречены, то многие рядовые прихожане действительно выбирали между верой, которая сулила опасности, и молчаливым, негласным, но все же отречением. Обыденный выбор в пользу веры, сделанный массами верующих, поддерживал духовенство и иерархию, давал жизнь Церкви, собственно благодаря ему, несмотря на все усилия власти, страна продолжала принадлежать к христианской цивилизации.

Иначе говоря, если сотни тысяч иерархов, священников и верующих приняли смерть, то миллионы были готовы это сделать. Жизнь во Христе для них стала главной ценностью. Ради ее сохранения они готовы были терпеть мелкие и большие притеснения, подвергать себя малым и существенным опасностям. Тем самым, при осмыслении подвига новомучеников мы должны перенести внимание с казни и смерти на обстоятельства их жизни , на тот обыденный, повседневный подвиг их и их близких, который предшествовал их аресту. Арест в данном случае оказывался логическим завершением их жизни.

Пострадавшие и прославленные новомученики и исповедники Российские оказываются в таком случае своего рода авангардом многих и многих верующих, которые также на своем месте и в силу своего призвания хранили верность Церкви и Спасителю в своей повседневной жизни. Опыт жизни новомучеников оказывается квинтессенцией опыта всех верных Российской Церкви этого периода. А значит, почитая новомучеников, мы чтим подвиг всех российских христиан ХХ столетия, которые не побоялись продолжать жить во Христе в воинствующе антихристианских условиях.

При этом такой взгляд не означает нового размывания понимания мученичества, как это было в случае «парадигмы жертв», но означает нахождение новых границ этого феномена. Эти границы определяются обнаружением реальных христианских практик в жизни верующего, почитаемого нами в лике новомучеников и исповедников Российских. Его поступки, сохраненные документами и церковным преданием, выделяют его из ряда его современников. Кроме того, в нашем прочтении феномена нового мученичества сохраняется и восприятие мученичества как героического поведения, только героизм этот вовсе не политический, а – обыденный, повседневный.

Таким образом, понимая подвиг новомучеников как подвиг продолжения жизни во Христе , мы должны более пристальное внимание обратить на характеристики этой жизни, на реальные ее обстоятельства. И выясняется, что мы оказываемся перед широким полем, на котором существуют самые многообразные проявления обыденного христианского подвига. Представляется, что эти формы христианской жизни, характерные для эпохи нового мученичества, могут быть разделены на три категории. Во-первых, речь может идти о новых формах общественно-церковного устроения, созданных этой эпохой. Во-вторых, – о новых жизненных практиках христиан, актуализированных гонениями. Наконец, в-третьих, – об интеллектуальном ответе, данном поколением мучеников и исповедников на вызовы своего времени. Все это и может быть осознано как опыт новомучеников и исповедников Российских. Попытаемся кратко охарактеризовать каждую из этих категорий в свете достижений новейшей историографии.

3. Церковно-общественная активность

Рубеж 1910–1920-х гг. стал временем бурного роста церковно-общественных объединений (братства, различные кружки и приходские союзы, союзы приходов). Все это происходило на фоне подъема собственно приходской жизни, активизации работы с молодежью, благотворительной деятельности приходов и под. Причем этот рост церковно-общественных движений происходил на разных уровнях: возникали не только, например, приходские и межприходские братства, но и союзы братств и приходов, координировавшие их деятельность как правило в пределах города или епархии.

Причиной возникновения столь необычного в тех условиях – как кажется на первый взгляд – явления, как нам представляется, было соединение трех факторов: исчезновение бюрократического контроля над церковной жизнью с падением синодальной системы, начало гонений со стороны советской власти, вызвавшие живой отпор со стороны верующих, вставших на защиту церковного достояния, поддержка этого движения снизу со стороны священноначалия и лично патриарха Тихона. (Интересно, что приходское законодательство собора 1917–1918 гг. фактически не оказывало влияния на этот процесс.)

Наиболее крупным и достаточно хорошо описанным среди подобных объединений было в Петрограде, возникшее в 1918 г. и в тех или иных формах просуществовавшее до начала 1930-х гг. Оно начало свою деятельность с защиты петроградской Лавры от посягательств со стороны новой власти, но вскоре распространило свою деятельность на церковное образование, на работу с детьми и неблагополучными слоями городского населения, на благотворительную деятельность. В рамках действовало несколько богословских кружков, и внутри него сформировались даже две тайных монашеских общины. В Москве в начале 1918 г. по инициативе священноисповедника Романа Медведя возникло Свято-Алексеевское братство, ставившее своей задачей подготовку «проповедников из числа мирян» для защиты «веры и церковных святынь». Было и множество других (в одном Петрограде к началу 1920-х гг. их было около 20-ти) в самых разных уголках страны, большинство из которых мы знаем только по именам.

Деятельность этих объединений поражает своей многосторонностью: просвещение, благотворительность, сохранение аскетической традиции (монашеские общины). Заметной чертой этого движения был не чисто мирянский (хотя именно миряне составляли большинство членов и активных деятелей братств), а именно церковный его характер, поскольку основными руководителями, вдохновителями их были представители как белого, так и монашествующего духовенства. Многие церковно-общественные объединения поддерживали тесный контакт с иерархией и крупными духовными центрами, не только Александро-Невской лаврой, но и, например, с Ново-Иерусалимским Воскресенским монастырем, со старцами Свято-Смоленской Зосимовой пустыни и др.

Представляется, что упомянутые церковно-общественные объединения демонстрируют новый характер сочетания индивидуализма и общинности. Их рост имел место, прежде всего, в крупных городах, т.е. вне связи с традиционной сельской общинной средой, которая была одновременно и приходской средой, а ведь именно сельская община была тогда основной «социальной базой» Российской Церкви. Здесь же церковно-общественные движения успешно и очень интенсивно осваивали новую социальную среду. И происходило это – напомним - именно в ответ на начавшиеся гонения. Церковно-общественные движения рубежа 1910–1920-х гг. были зародышем новой приходской жизни, которому не суждено было развиться из-за репрессий.

Опыт жизни новомучеников в плане церковно-общественного устроения – это опыт самопожертвования ради защиты церковного достояния, опыт самой широкой взаимопомощи (и материальной, и интеллектуальной, выражавшейся в кружковом самообразовании и под.), опыт выхода этой помощи и за пределы своих общин (в просвещении и в работе с незащищенными социальными группами).

4. Практики повседневной жизни

В последние годы жизненные практики христиан ХХ столетия изучались достаточно интенсивно. И в свете нашего понимания подвига новомучеников это направление исследования исключительно важно. Ведь именно изучение жизненных практик поможет нам ответить на вопросы: что именно делалось для сохранения церковной жизни, что считалось в свете этого особенно важным, а что менее?

Однако здесь нам следует сделать одну существенную оговорку. Прежде, чем начать анализировать поведение и повседневные практики новомучеников, необходимо убедиться, что мы имеем дело собственно с практиками, обусловленными религиозными, а не иными социальными, экономическими или политическими мотивами. Историками советского периода сделано достаточно много наблюдений относительно того, что сопротивление советской власти со стороны крестьян – во время Гражданской ли войны, во время ли коллективизации – приобретало религиозные формы, или религиозные оправдания. Еще Ш. Фицпатрик указала, что пристальное внимание коллективизированных крестьян в 30-е гг. к празднованию даже самых незначительных церковных праздников (которых в некоторых местностях насчитывалось до 180-ти в год) «представляло собой форму сопротивления (саботажа работ), нежели свидетельство о набожности». Поэтому каждый раз нужно исследовать конкретный случай проявления религиозности, и только после исследований историков возможно будет дать богословскую квалификацию того или иного явления. Чтобы не попасть в подобную ловушку, упомяну только те практики, мотивация которых достаточно изучена.

На примере нескольких монашеских и смешанных (состоявших из монахов и мирян) общин (причем, как верных священноначалию Российской Церкви, так и умеренно оппозиционных) мы можем выделить следующие поведенческие стратегии. Прежде всего следует упомянуть бытовую маскировку собственного монашества или даже церковности. Она могла включать самые разнообразные компоненты: от избегания каких-то особенностей в одежде (всего, что указывало бы на монашество, черных платков, слишком длинных юбок и под.) до целенаправленного умолчания обо всем, что могло бы указывать на церковность, или избегания крестного знамения в публичных местах.

Еще одним важным моментом было отношение к светской (советской) работе . В рамках этой поведенческой парадигмы наставники требовали от монашествующих или мирян исключительного тщательного, добросовестного отношения к своей работе. Мотивом такого отношения были или собственно христианская добросовестность, или же восприятие советской работы как монастырского послушания (для монахов), т.е. как работы, исполняемой для Бога и для своей монашеской общины.

При этом выборе самой работы и вообще при каких-либо отношениях с советской повседневностью, действовал принцип, который мы могли бы обозначить как принцип аскетической прагматики . Согласно ему допустимо то, что позволяет сохранить правильный духовный настрой или чистоту христианской совести. Так, например, один из духовных руководителей 1930-х гг., ныне прославленный как новомученик, советовал своим ученикам избегать работы на фабриках или крупных предприятиях, поскольку тамошняя атмосфера могла вредить духовному настрою его подопечных.

Следствием такой поведенческой стратегии стало парадоксальное явление. Ее носители оказывались перед благоприятными перспективами социализации в советском обществе. Фактически, речь шла об инкультурации , вхождении членов этих общин в окружающую их социальную и культурную среду. Конечно, у этого процесса – помимо аскетической прагматики – существовали и другие ограничения. Понятно, например, что христиане не могли быть членами коммунистической партии или комсомола, что ограничивало их шансы на успешную карьеру. Но от этого их собственная позиция в отношении социальной среды не менялась. Сохранить духовную жизнь, жизнь во Христе можно было лишь продолжая жить и в условиях, никак для нее не предназначенных. Отмеченные стратегии повседневного поведения работали на достижение этой сверхзадачи.

Стратегия инкультурации новомучеников, вхождения в социальную и культурную среду открывает нам и еще одну важную черту их опыта. Среда советского города имела слишком мало общего с традиционным православно-бытовым укладом, столь характерным для дореволюционной России. Однако это, как мы видели, не отпугивало новомучеников. Они входили в эту бесхристианскую и бесцерковную среду как в «пещь огнем горящую» и продолжали оставаться в ней христианами, преображая ее изнутри. Формы жизни отступали на второй план, и вспоминалось, что христианство может оставаться живым и действенным в любых формах. В этом еще один аспект подвига новомучеников, показывающий, что ими остро переживалась универсальность Благой Вести. Русскую Церковь много уличали в приверженности к национальным формам христианства, но опыт новомучеников и исповедников Российских показывает, что для них предельно актуальной стала именно универсальность христианства.

Такая жизненная позиция может быть образцом для сегодняшних христиан, путь новомучеников может быть нашим путем.

5. Интеллектуальное наследие новомучеников

Наконец, надо сказать об интеллектуальном наследии новомучеников. Главный источник здесь – церковный самиздат, который исключительно мало изучен. Отметим его многообразие: тематический диапазон церковного самиздата варьируется от аскетических сборников до апологетических сочинений и работ по пастырской психологии. Говорить обо всех этих сочинениях не представляется возможным, поэтому остановлюсь только на одном таком памятнике.

Заметное место среди наследия церковного самиздата советской эпохи занимает книга прот. Глеба Каледы «Домашняя Церковь», которая как цельный текст появилась в 1970-е гг. «Домашняя церковь» по сути – это первая книга по семейной аскетике , то есть по духовной жизни в браке в русской православной традиции. Традиционно православная аскетическая письменность носила монашеский характер, поскольку подавляющее большинство авторов шло иноческим путем и интересовалось прежде всего законами и правилами духовной жизни монашествующего подвижника. И хотя многие наблюдения и рекомендации классических авторов-аскетов носят универсальный характер и относятся к духовной жизни любого христианина – как монаха, так и мирянина, – вместе с тем, важные специфические вопросы духовной жизни в браке или вовсе выпадали из поля зрения аскетических писателей, или освещались недостаточно, вскользь, иногда – исключительно с монашеских позиций.

В книге же «Домашняя церковь» ее автор рассмотрел с точки зрения их духовного роста самые разные аспекты именно семейной жизни православных христиан. При этом эта книга не была ни сборником цитат из святых Отцов или духовных писателей, ни научно-богословской работой, с рационально-выстроенной системой аргументации. Это было выражение глубокого опыта автора – главы семьи, педагога, священника, опыта, безусловно, личного, но укорененного в церковном Предании, выверенного им. В этом смысле «Домашняя церковь» находится в русле православной аскетической письменности, лучшие образцы которой и являются выражением духовного опыта их создателей, опыта встречи с Богом и жизни в Церкви. Можно сказать, что книга отца Глеба – это выражение опыта встречи с Богом в домашней церкви – в семье.

Хочется отметить одну важную черту этого произведения. Его автор исключительное значение придает домашнему христианскому воспитанию и образованию, передаче от родителей к детям своих ценностей и знаний о своей вере, которую он именует не иначе как домашним апостолатом . К такому апостольскому служению для своих близких, как пишет автор, призваны все имеющие семью и детей. При этом им были тщательно разработаны вопросы, связанные с домашним воспитанием: его принципы, стадии, содержание, методы, проблема сочетания с общим образованием.

Все это вобрало опыт самого автора, который уже в 1960-е гг. еще будучи мирянином вел у себя дома христианские образовательные занятия с детьми, участниками которых были его дети и дети его близких. Но кроме этого – и опыт многих домашних кружков – детских, молодежных и взрослых – довоенного и послевоенного времени. Фактически, в этих рекомендациях суммировался опыт новомучеников в области христианского воспитания. Для этого опыта было характерно исключительно бережное отношение к повседневной жизни, окружавшей верующего, к семье и ее органичному – несмотря ни на что – развитию. А высокая оценка домашнего христианского воспитания как домашнего апостолата показывает, что старшие современники автора «Домашней Церкви» и он сам осознавали семью как поле, на котором скромные повседневные усилия верующих родителей могли победить всю мощь бездушной государственной машины.

6. Выводы

Опыт новомучеников свидетельствует о жизни во Христе. Она осознавалась как главная, непреходящая ценность, ради сохранения которой стоит жертвовать многим. Она создавала новые формы церковных объединений, реализовавших себя в христианской взаимопомощи и в выходе этой помощи за пределы общин. Она вопреки всему входила в современную им культуру, свидетельствуя об универсальности христианства. Она была тем сокровищем, что только и нужно было передавать своим детям через «домашний апостолат». Думается, что подобная аксиология поколения мучеников и исповедников Российских и есть их главное завещание нам, требующее нашего всемерного внимания и осмысления.

Исключения из этого правила относятся к нескольким примерам казней священнослужителей в период Гражданской войны и к кампании 1930-х годов по принуждению священнослужителей к публичным заявлениям о снятии сана в обмен на восстановление гражданских прав и предоставление работы. В обоих случая речь идет именно об исключениях из общего правила. Более того, хотя сейчас трудно оценить масштабы отречений 30-х гг., но известно, что очень часто отречения не достигали своей цели, т.к. бывшие священники продолжали подвергаться дискриминации, поскольку «исторически» относились к неблагонадежной категории граждан. Этот вопрос даже рассматривался в комиссии ВЦИК по делам культов. См., например, Проект Циркуляра Президиума ВЦИК об искажениях и нарушениях законодательства о культах. 10 июня 1932 г. // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 294–295.

Шмаина-Великанова А.И . О новых мучениках // Страницы: Богословие. Культура. Образование. 1998. Т. 3. Вып. 4. С. 504–509; Семененко-Басин И.В . Святость в русской православной культуре ХХ века. История персонификации. М., 2010. С. 214–217.

Алексеева Л . История инакомыслия в СССР. Нью-Йорк, 1984; Вильнюс, Москва, 1992. Шкаровский М.В . Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб., 1999 и др.

Харбинцы – сотрудники Китайской восточной железной дороги (КВЖД), построенной еще до революции на территории, арендованной Россией у Китая. Город Харбин был центром этой территории. После того, как в 1935 г. СССР продал КВЖД Японии, многие «харбинцы» вернулись на Родину, где им было определено место жительства на территории Сибири.

См., например, Беглов А. , Чаковская Л. Обыденный героизм // Татьянин день. Издание домового храма св. мц. Татианы при МГУ им. М.В. Ломоносова. 1 октября 2010 г.: http://www.taday.ru/text/651147.html.

Антонов В. В. Приходские православные братства в Петрограде (1920-е годы) // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 15. М.–СПб., 1993. С. 424–445; Антонов В. В. и тайные монашеские общины в Петрограде // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. 2000. Вып. 23. С. 103–112; Шкаровский М. В. . 1918–1932 годы. СПб., 2003; Беглов А.Л. Церковно-общественные движения на рубеже 1910–1920-х годов // XIX Ежегодная богословская конференция Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета: Материалы. Т. 1; Зегжда С.А. . СПб., 2009.

Здесь напрашивается прямая параллель с первохристианскими общинами, которые к концу III в. взяли на себя самые широкие социальные функции в античном полисе – хоронили мертвых во время эпидемий, заботились о вдовах (причем не только принадлежавших к христианской общине), кормили сирот и под. Ср. Brown P . The World of Late Antiquity. Thames and Hudson, 1971.

Фицпатрик Ш . Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е: деревня. М., 2008. С. 231–233.

Беглов А.Л . Церковное подполье в СССР в 1920–1940-х годах: стратегии выживания // Одиссей. Человек в истории. 2003. М., 2003. С. 78–104; Беглов А.Л . В поисках “безгрешных катакомб”. Церковное подполье в СССР. М., 2008. С. 78–85; Beglov A . Il monachesimo clandestino in URSS e il suo rapporto con la cultura secolare // La nuova Europa. Rivista internationale di cultura. 2010, Gennaio. № 1. Pp. 136–145.

Беглов А.Л . Домашнее воспитание как апостольское служение. Концепция церковного образования протоиерея Глеба Каледы // Журнал Московской Патриархии. 2009. № 11. С. 77–83; Беглов А.Л . Православное образование в подполье: традиции и инновации. Опыт священника Глеба Каледы // Меневские чтения. 2007. Научная конференция «Православная педагогика». Сергиев Посад, 2008. С. 90–100; Беглов А.Л . Православное образование в подполье: страницы истории // Альфа и Омега. 2007. № 3(50). С. 153–172.

Еще один возможный вывод из предложенного нами понимания подвига новомучеников как продолжения жизни во Христе касается конкретной практики прославления в этом лике святых. Представляется, что при подготовке материалов к канонизации новомучеников, внимание должно быть перенесено с «документов о смерти», то есть следственных дел, которые сегодня лежат в основе процесса канонизации, – на «документы о жизни» этих людей, прежде всего – на церковное предание и другие свидетельства о их жизненной позиции.

Доклад благочинного Ракитянского округа
протоиерея Николая Германского на XV старооскольских муниципальных Рождественских чтениях «1917-2017: уроки столетия»

В преддверии 100-летнего юбилея революционного переворота 1917 года в России как никогда обсуждается эта тема, и в разных кругах разные люди, хотя и живущие на одной и той же земле, видят и читают это явление совершенно по-разному. Но как важно понимать эту тему правильно, ибо от ее правильного понимания зависит не только то, какими будут расти наши дети, но как они и мы вместе с ними будем понимать, что такое на самом деле свобода, братство, равенство, справедливость и, наконец, человеческое счастье, к которому каждый из нас стремится, но, увы, понимает его по-своему.
Да, безусловно, каждый человек индивидуален и неповторим, и это прекрасно. Но если мы принимаем язык Священного Писания, то мы принимаем и то, что нашим общим предком является Адам, а потому мы обладаем не только неповторимостью. То общее, что объединяет нас, наверняка перевесит все наши различия.
Поскольку около 80 процентов наших соотечественников на сегодняшний день считают себя православными, было бы справедливым в нашем сегодняшнем разговоре о подвиге русских святых опереться на Священное Писание.

Воюющий с Россией воюет со Христом и русскими святыми

Казалось бы на первый взгляд, какая может быть связь между революцией и святостью? Думается, для того, чтобы увидеть эту связь явственно, необходимо сделать хотя бы краткий экскурс в историю человечества с самых ее истоков. Но вначале неплохо бы вспомнить о том, что была предыстория, когда Адама еще не было на земле, и суть которой заключается в том, что сначала Господь сотворил ангелов, и один из них по имени Денница, что означает «светозарный», возгордился собственной красотой и восстал против Бога, при этом соблазнив, по учению Святых Отцов, одну треть ангелов. А потому мы вполне справедливо называем его первым бунтарем и революционером. Слово «революция» переводится с греческого языка как «катастрофа». Именно катастрофой и безумием назвал революцию замечательный русский философ и писатель Иван Ильин. Ведь разве это не безумие, когда существо сотворенное пытается поднять руку на своего Творца?! Конечно, победить оно не может, но причинить боль – вполне. Увидев прекрасное творение Триединого Божества – человека, мало чем отличавшегося от ангела, бывший Денница, а теперь уже демон, из зависти соблазняет его, при этом возводя клевету на Бога. О, этот прекрасный и страшный дар свободы! Когда-то его получил и демон, но, восстав против Бога, исказил свою прекрасную сущность и стал князем тьмы. Этот Богоподобный дар получил и Адам, но, ослушавшись Творца, был изгнан из Рая и перестал быть подобным ангелу, потеряв прямую связь с Божественной Любовью. Можно сказать, что в Раю Адам был свят, но вне Рая его сущность также меняется. Будучи изначально почти бестелесным, он одевается, как написано в Священном Писании, в «кожаные ризы» (Быт. 3,12). Начинается его скорбный путь в человеческой истории, которую кратко и гениально выразил великий русский писатель и мыслитель Ф.М. Достоевский: «Здесь дьявол борется с Богом, а поле брани – сердце человеческое».
Следовательно, вся история человечества по сути своей и заключается в этой кровавой борьбе между дьяволом и Богом за каждую человеческую душу. Нужно понимать одну очень важную вещь: несмотря на то, что человек пренебрегает бесконечной любовью Творца и идет окольным путем к счастью, Бог не отворачивается от него, но остается всегда рядом, ожидая его возвращения. Но дьявол тоже всегда рядом, и, как всегда, его главная цель – убить Бога в душе человека его же собственными руками. И революция, провозглашающая новую веру, является одним из мощнейших средств для выведения нового типа человека, который не признавал бы ни Бога, ни святости, ни святынь.
Вспоминая революционный переворот 1917 года, зададимся вопросом, почему он именно в России вспыхнул таким кровавым заревом и оказал такое колоссальное влияние на огромную часть человечества, заразив его ложными представлениями о нравственных ценностях. Осмелюсь утверждать, что именно в России враг рода человеческого увидел для себя самую большую опасность. Являясь форпостом Православия, она в то время довольно быстрыми темпами набирала как политический, так и экономический авторитет во всем мире и могла оказать на весь этот мир огромное влияние, исповедуя подлинные Божественные ценности. А потому он и направил все силы на то, чтобы нанести сокрушительный удар по идеалам Святой Руси. Кстати, ни один из существующих ныне народов до сих пор не назвал свою державу Святой, и вероятно, это оттого, что никто так, как русский человек, не чтил идеала святости и не устремлял свои помыслы ко Христу, никто никогда так за Него не страдал, взыскуя Царство Небесное.
Совершенно замечательно выразил свое понимание России яркий представитель западноевропейского мира Отто фон Бисмарк. Послушаем внимательно его высказывания: «Россия опасна мизерностью своих потребностей», то есть Европа считает нас почти аскетами и, кажется, здесь просматривается еще одна мысль: философия потребления и сытой и комфортной жизни нам не вполне подходит. Далее он говорит: «Даже самый благополучный исход войны никогда не приведет к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии. Эти последние, даже если они вследствие международных договоров будут разъединены, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как находят путь друг к другу разъединенные капельки ртути». Здесь рейхсканцлер Германской империи угадывает дух соборности, являющейся одной из главнейших характеристик Церкви Христовой.
И, наконец, читаем: «Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить лживые ценности, и тогда они победят себя сами». Здесь явно ощущается западноевропейский и североамериканский опыт, который легко прибегает в лице ее обезбоженных вождей к циничной лжи и клевете. И это является прямым следствием искажения веры, вслед за которым искажается опыт всей жизни, что, собственно, и произошло с католическим и протестантским миром.
А теперь не мешало бы послушать и самих революционеров, чтобы ощутить подлинный дух революции и понять, какого рода и племени были эти люди. Маркс очень любил рассказывать на ночь своим дочерям вместо добрых детских сказок придуманные им самим ужасные истории о человеке, продавшем душу дьяволу. Впоследствии обе дочери Маркса покончили жизнь самоубийством.
Энгельс, ближайший соратник Маркса, писал: «Борьба с христианским миропорядком, в конце концов, является нашим единственным насущным делом».
А вот слова отца русского анархизма Михаила Бакунина: «В этой революции нам придется разбудить дьявола, чтобы возбудить самые жуткие страсти».
Небезынтересны некоторые высказывания Ленина о Ф.М.Достоевском: «На эту дрянь у меня нет свободного времени». «Перечитал книгу и швырнул в сторону» (это он говорит о «Бесах»). «Братьев Карамазовых» начал было читать, и бросил: от сцен в монастыре стошнило».
Не могу не процитировать яркого представителя современных демократов-реформистов А.Чубайса: «Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца. И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представления о русских как о святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски».
В данном случае, кажется, не нужно задавать вопроса, существует ли какая-либо связь между революционерами и демократами. Наверное, достаточно услышанного, чтобы понять, какой дух питал этих людей и вдохновлял, как они считали, на великие свершения, результатом которых, как правило, были реки человеческой крови и страдания миллионов людей.
Справедливости ради приведу высказывание самого Ф.М. Достоевского, чтобы понять природу ненависти вышеупомянутых персон к этому выдающемуся русскому человеку: «Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово? Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено…».
Чуть позже еще один великий русский мыслитель произнесет свое веское слово о русском человеке и его главной идее. И слово это поражает тем, что произнесено будто бы сегодня: «Если нашему поколению выпало на долю жить в наиболее трудную и опасную эпоху русской истории, то это не может и не должно колебать наше разумение, нашу волю и наше служение России. Борьба русского народа за свободу и достойную жизнь на земле – продолжается. И ныне нам более чем когда-либо подобает верить в Россию, видеть ее духовную силу и своеобразие и выговаривать за нее, от ее лица и для ее будущих поколений ее творческую идею.
В чем же сущность этой идеи? Русская идея есть идея сердца. Она утверждает, что главное в жизни есть любовь, и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа. Эту идею русско-славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: она отозвалась сердцем на Божие благовестие, на главную заповедь Божию, и уверовала, что «Бог есть Любовь».
Итак, любовь есть основная духовно-творческая сила русской души. Без любви русский человек есть неудавшееся существо» (Иван Ильин).
И этот факт неоспорим. И как только ослабела вера русского человека, и особенно когда это произошло в лице русской элиты, враг молниеносно воспользовался нашей оплошностью. И, казалось бы, еще вчера несокрушимая империя пала. Одна часть русского народа жгла иконы и рушила храмы под чутким руководством идейных революционеров, а другая страдала, проливая горькие слезы. А потом брат пошел на брата, а сын пошел на отца.
Темные силы ликовали: власть была в руках безбожников, начиналась травля тех, кто думал и жил иначе, пытаясь сохранять традиционный уклад жизни. И совсем скоро озверевшие богоборцы, ощущая сопротивление, приступили к планомерному уничтожению святынь, а вместе с ними и тех, кто ревностно их чтил.
Это было время распятия Руси. По одну сторону от креста, на котором она, подобно Христу, распиналась, были ее хулители, а по другую те, кто, не имея страха человеческого, но имея страх Божий, сораспинался вместе с ней. И те, кто до конца выдержали нечеловеческие испытания и не отреклись от родной веры, ныне почитаются нами как новомученики и исповедники Церкви Русской. И именно в лице этих лучших своих сынов и дочерей Святая Русь дала предельно ясный ответ и Богу, и всему человечеству, какой путь она избрала. Русские святые показали, что жизнь без Христа и вне Христа для них бессмысленна. Предательству идеалов Святой Руси они предпочли смерть за Правду Христову, которая заключалась для них в жертвенной любви к Богу, к людям и родному Отечеству.
Так что же это были за люди и откуда они черпали силы для подвига? Каждый новомученик и исповедник Церкви Русской достоин того, чтобы о нем рассказать.
Давайте обратимся к образу праведника наших дней, который, по сути, являлся нашим современником и последние 20 лет своей жизни подвизался в тогда селе Ракитном. Это архимандрит Серафим (Тяпочкин), 15 лет отсидевший в сталинских лагерях и вместе со своим народом сполна испивший чашу страданий. Но дух его не был сломлен. Вернувшись из лагерей, он стал одним из самых почитаемых русских старцев, около которого в тяжелые времена окормлялись и спасались сотни и тысячи страждущих людей. На вопрос, а что же больше всего питало и укрепляло отца Серафима, он ответил однажды своему близкому другу: «Ох, если бы я мог передать хоть одну десятую долю той радости, которую я переживаю во время служения Литургии!» А Божественная литургия для верующего человека, во время которой он причащается Тела и Крови Христовых, есть наивысшая точка его общения с Богом.
А вот отрывки из письма отца Серафима своим духовным детям:
«Дорогая дщерь моя, незабвенная Мавро!
Душа моя скорбит смертельно. Вспоминая Гефсиманский подвиг Христа Спасителя, нахожу утешение своей скорбящей душе. Скорблю тяжело о пастве своей, о чадах своих духовных, о любящих, помнящих обо мне и ожидающих моего возвращения ныне. Но свершилось то, о чем я молил Господа: да мимоидет от меня чаша сия (Мф. 26, 39).
Вот мое скорбное повествование. В феврале месяце я выбыл из Канска в Балхаш. Писать тебе, дщерь моя верная, я не имел возможности. В Великий Четверток окончился мой страдальческий подвиг.
Я горел желанием возвращения в родные места, желанием видеть родных, дорогих и близких, но, увы, получил назначение в Красноярский край. После долгого и утомительного пути достиг я тихого пристанища и далеких берегов Енисея.
Верю, что Господь везде и всегда со мною, служителем Его. Верю, что Он не оставит меня. Уповаю, что в любви Своей, которая николиже отпадает, и вы не забудете меня, пастыря своего, полагающего за овцы душу свою.
Усерднейше прошу у вас молитв святых и прощения. Всегда Ваш, всегдашний молитвенник, ваш скорбящий пастырь отец Димитрий».
Эти слова звучат как апостольское послание.
А теперь послушаем отрывок из проповеди, которую однажды произнес отец Серафим: «Покой души – какое это счастье для человека. Что может быть в жизни нашей дороже этого покоя? Можно иметь полное жизненное довольство, можно иметь в пользовании все удобства жизни, все блага мира сего, можно считать себя счастливым в семейной и общественной жизни, но если на душе не будет покоя, то, увы, счастье наше будет далеко не совершенным. Можно ли назвать истинным счастьем то, что временно и преходяще? Сегодня мы в славе и почете, а завтра можем быть в презрении и поношении, сегодня мы в силе и здравии, а завтра в немощах и болезнях, сегодня мы живем, а завтра пелена смерти может затянуть наши глаза, и гроб станет нашим последним достоянием здесь, на земле. Так призрачно, так суетно то, что в мирском понимании принято называть счастьем. Не к такому счастью зовет нас Христос. Ища покоя для души, измученные, исстрадавшиеся и уставшие на жизненном пути, пойдем ко Христу. Он согреет нас своей любовью. Он утешит нас и простит все вины наши пред Ним. Он забудет все оскорбления, какие так часто мы наносим Ему. Он вернет нам Свое благоволение, и в лоне бесконечной любви мы обрящем покой душам нашим».
Такие слова, и я в этом нисколько не сомневаюсь, могли выйти только из очищенного и преисполненного любовью сердца. Невольно н на ум приходит риторический вопрос: «Разве можно сломать такого человека?!»
Взирая из сегодняшнего времени, растерявшего нравственные ценности, на то время великого подвига русских святых, мы уверены, что в огромной степени благодаря им в Православии сохранен опыт святости, и ярким доказательством этому служит то, к чему сегодня пришел так называемый «просвещенный мир», в котором с искажением вероучительных истин исказился опыт, а стало быть, и образ всей жизни. Этот мир теперь не понимает, что такое святость, и не очень нуждается в ней, а потому, особенно в лице своей элиты, недолюбливает нас и лжет на нас, так как Россия сегодня является единственной преградой на их пути к полному порабощению человечества глобалистической философией потребления.
Итак, дьявол по-прежнему воюет с Богом, а полем брани по-прежнему является сердце человеческое. И от каждого из нас зависит, в каком мире мы будем жить завтра.
И если мы не перестанем чтить святость и святыни и будем стараться выстраивать свою жизнь по Евангелию, у нас есть будущее. А если оно есть у нас, то оно есть и у всего мира, которому открыто русское сердце. Ведь не зря когда-то Ф.М. Достоевский произнес потрясающие слова: «Я верю, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».
И, наконец, хотелось бы сделать от имени всех присутствующих приношение Святости и русским святым:
О, Святость! Если бы не Ты, пребывающая в этом грешном мире в сердцах праведных, то не было бы никакого смысла в том, что я вижу вокруг.
О, Святость! Если бы не Ты, пребывающая в Церквах Божиих Своей нечеловеческой глубиной и красотой Православия, чудными небесными ликами, неземным благоуханием, то не было бы никакой надежды на то, что горе страдающего мира прекратится и что будет «новая Земля и новое Небо». Ибо зачем жить, если нет никакой надежды?!
О, Святость! Если бы не Ты, пленившая нас светлым ликом Христа, попираемого нечеловеческой дерзостью человеков, но неизъяснимым образом покрывающего всех без исключения Своей неземной Любовью, то красота и запах полевых цветов не были бы такими царственными, и пронзительно-голубое небо не влекло бы нас своей чистотой, и не было бы сил и желания радоваться. Ибо вся сила и радость – от Тебя.

 

Возможно, будет полезно почитать: